Город часть 2

Вот он, внизу. Он словно упал с неба неровными, угловатыми кусками, да так и остался лежать здесь грудой бетонных блоков. Серые хрущевки, тоскливо смотрящие антеннами в небо, тускло-красные общежития, грязные задние дворики домов, увешанные стираным бельем; узкие вены улиц, пучками электродов расходящиеся от центра, с ответвлениями низких подворотен, темных и днем, и ночью; запыленные стекла брошенных заводов, сотнями ржавых труб уставившихся на меня; снующие взад-вперед люди и машины, пытающиеся кого-то догнать, что-то не упустить… Сейчас над ним ночь, и сам он светится островом посреди темноты. До рези в глазах яркие, удушливо-разноцветные рекламы, вывески магазинов по соседству со скудно освещенными еле мерцающим светом кривых фонарей дворами и окраинами. Там, в этом кругу, тихо. Или я просто не привык к тишине? На первый взгляд он кажется спящим, придавленным крыльями ночи, но…

Город выжидающе смотрел на меня снизу, пронизывая насквозь своей вкрадчивой, еле уловимой, мелодией.

2009

Капля дождя, вздрогнув, съехала по стеклу. Сквозь пелену, ватной периной укутавшей все пространство за окном троллейбуса, были видны только тусклые силуэты захлестнутого долгой моросью и серостью города.

Я отвернулся от окна и присмотрелся к лицам пассажиров. Все они, кто держась за поручни, кто за сумки и пакеты, сидя, устремили свои взгляды куда-то мимо меня, и от этого становилось пробирающее холодно и хотелось потеплее закутаться в одеяло куртки, накинуть капюшон и, подобно им самим, уставиться куда-нибудь в истоптанный грязный линолеум. Каждый словно окружил себя невидимой преградой в виде этого взгляда, направленного в никуда. Тысячи таких пассажиров, случайно оказавшихся в одном троллейбусе номер «Город». А что там, за этими поволоками глаз, преградами, которыми они отделились друг от друга? Просто очередной работник конвейера «Утро - Вечер» или же тот, кто в один прекрасный день поймет, что пора сойти – и сойдет?

Я вновь посмотрел в окно. Соскользнувшую капельку заменили новые, и тот чистый след, который она оставила, покидая мутное стекло, уже исчез.

За окном была та же пелена.

2009

Уже было довольно темно, когда я добрел до остановки, устало рухнул на скамейку, вытянул ноги и откинулся назад, чувствуя спиной металлический холод стенки. Мимо меня лениво проплывали машины, проходили люди, и все это сливалось в какую-то сине-желтую массу.

К остановке подошла семейка. Взрослые еле стояли на ногах, пьяно хохотали, матерились, дети, настороженно притихшие, смотрели в рот родителям, не осмеливаясь отходить от них. Одна лишь маленькая девочка лет пяти, смешно переваливаясь на своих неокрепших еще ножках, отправилась на исследование остановки. Заглянула в мусорницу, за скамейку, осторожно бросила взгляд на меня и тихонько пошла дальше. Вдруг она остановилась рядом со столбом, на который навалилась своей угрюмой тяжестью остановка. Там, где столб входил в землю, образовалась небольшая ямка. Удивленно уставившись глазенками в это углубление, она, обхватив ручками столб, стала нарезать круги вокруг него, опустив голову…

Затейливое кружение увлекало, манило в свой водоворот, потрескавшийся асфальт, слегка присыпанный песком, в непрерывном движении казался не таким уж однородным, интересным даже, и хотя взгляд девочки проходил мимо тех же самых камешков и песчинок, что и пару секунд назад, она не могла остановиться.

Крутись!.. В этом однообразии серого бетона, среди этих светофоров, фонарей, автобусов, остановок, пьяных рож, грохочущих колес, дорожных знаков, труб, заводов, проводов, часов ты легко проведешь свое время. Не думай ни о чем другом, только крутись, ведь то же делают и все. Постепенно мир вокруг тебя перестанет казаться таким большим и неизвестным, дорога домой станет всего лишь дорогой, а день – всего лишь 24 часами. Ты перестанешь радоваться каждой новой остановке на твоем пути, перестанешь заглядывать в мусорные баки, вытаскивать оттуда всякую «ерунду», ведь так не принято. Ты привыкнешь. Ты будешь жить. Потом у тебя появятся свои дети, такие же любознательные и непослушные, как ты сейчас. И, может быть, настанет момент, когда и ты будешь так же стоять пьяная на остановке и ждать автобуса. Только он уже не придет. Он проехал тогда еще, когда ты засмотрелась на эту ямку в асфальте.

Мой троллейбус показался из-за поворота, и я встал, направляясь к нему. Девочка, наконец, оторвалась от этого столба и смотрела на меня мутноватыми глазами, слегка качаясь из стороны в сторону…

Прощай, девочка!

Май 2010

  

Лифт остановился. Двери раздвинулись, открыв нам лестничную площадку с большой цифрой 10, написанной красной краской на стене. Мы протиснулись сквозь медлительными створками, перешагнув узкую полосочку между лифтом и площадкой.

Коридор с угрюмым строем разномастных дверей, потрескивающие лампы над головами. Балкон. Запасная лестница. Ступеньки. Еще лестница. Крохотное окошко, из которого вовсю слепила глаза непривычная белизна.

Крыша. Вот мы и здесь, ставшие в одно мгновение такими маленькими, стоим посреди необозримого пространства других крыш, медленно выползающих из-за дымки утренних облаков, стоим словно на небольшом островке.

Мы так близки. Столько времени прошло с того момента… Я все чаще ловил себя на мысли, что не могут быть на земле настолько похожие люди, и столь же часто признавался: могут. И вроде бы все уже давным-давно ясно. Как между этой крышей и землей: всего один шаг - и…

Мы так одиноки здесь. Всего одно движение, и наступит другая, неизвестная нам обоим, еще ни разу не прожитая нами жизнь. Но… Прошлое куда-то улетает, подхватываемое прохладным ветерком, растворяется в дымке нагроможденных зданий, сливается с этим непривычно свободным пространством. И держит. Как-то все не так, не так все бывает, когда… Впрочем, а как бывает? Кто знает, КАК оно должно быть? Что могут знать два шестнадцатилетних подростка?

Постояв еще немного, мы спускаемся на балкон. Все так же, как и тогда, неделю назад: тот же незатейливый пейзажик внизу, то же затянутое грязноватой белой марлей облаков небо, те же люди, те же мысли, те же сомнения. Я чувствую себя человеком, который всю жизнь отработал на одном и том же заводе и вдруг в один прекрасный день остановился на полдороге на работу и подумал: а как это, по-другому?

И я вдруг захотел жить «по-другому»…

Двое спускались на лифте вниз в это субботнее раннее утро. Те же двое. Но уже другие…

Апрель 2010

           

Я понял, что такое счастье. Это началось давно, первые его проблески приходили ко мне, когда я шел по улице, думал и улыбался, наслаждаясь такими простыми вещами – движением моих ног, мыслей, деревьев вокруг радужек моих глаз, солнца вокруг планеты и меня на ней. Потом, уже через год, настал теплый апрельский вечер, когда я сидел за ноутбуком, хрустел не залитыми молоком хлопьями и запивал их чаем. Сидел и перекидывался короткими, полубессмысленными фразами с небольшим количеством букв, но такой энергией в них, что вскоре я не выдержал и, скрипнув нашлепнутыми на пятки кедами, улизнул за двери общаги и отправился в магазин на поиски простой, но, как оказалось, труднодоступной вещи – пачки хлопьев на утро. В двух магазинах в двух шагах от общежития их не оказалось, и я решил прогуляться по аллее, которая – единственная в Минске – напоминала мне Витебск. Скорее всего, потому, что с нее начинался район победнее, где угловатыми плечами крыш теснили друг друга непривычные для центра хрущевки. Вместо первых жилых этажей в некоторых из них светились витрины магазинов, за ними разомлевшие к концу смены продавщицы лениво фасовали сахар по пакетам или протирали конвейерные ленты возле касс после влажных молочных упаковок. Покупатели деловито рассчитывались с ними с видом людей, совершавших дело всей жизни. Но они не казались мне в чем-то отличными от меня. С каким-то неистовым блеском в глазах, в обвисшей на плечах черной майке и истрепанных у щиколоток серых плащевых штанах я лавировал между людьми и витринами, штурмом брал стеллажи с консервами, овощами, макаронами, обстреливая их шквальным взглядом и, не найдя нужного, оставлял их в тылу с пометкой «не здесь». Шально улыбаясь, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться (я ведь и так в достаточной мере походил на сходившего с ума!), я отдавался беспрерывному скольжению под электрическими лампами, над бликами от них на керамическом полу. Найдя, наконец, голубовато-желтую пачку, я не мог выстоять в очереди – хотелось оставить бумажку на прилавке и убежать с этими хлопьями дальше, дальше, хотя цель и была достигнута, хотя кроме комнаты в общаге бежать уже было некуда. Простая вещь, употребление которой утром превратилось в этакую американскую привычку – хлопья на завтрак – заставила меня почувствовать намного большее, чем поездка на море на десять дней или ночь наедине с отблесками зашторенной луны в глазах красавицы. Эти полчаса я жил. Как можно рассказать жизнь? Каждую секунду перетекающую в то, на что смотрели мои глаза, на что наступали мои ноги, что шевелило волоски на моей руке, что с прохладцей в голосе шептало, обвиваясь вокруг оголенной шеи? Но ничего и не нужно было рассказывать – всему миру из каких-то своих источников надежнее любых термометров, кассовых аппаратов и контактных линз давно было известно, что я есть и что я могу об этом  рассказать, и мир, посмеиваясь надо мной и щуря миллиарднолетние веки, постепенно скрывая за ними красные жилки солнца, подгружал, как в компьютерной игре, для меня все новые и новые картины, приговаривая: «Это все было и до тебя, и будет после тебя. Было и тогда, когда ты этого не замечал. Теперь видишь?»

Внутри происходили окислительно-восстановительные реакции, стопы мои разрушали микромиры пылинок на асфальте, планета шла на последний поворот сегодняшнего космического дерби (хотя тогда я готов был поставить драгоценную пачку хлопьев на то, что солнце уходило от меня, а не я удалялся от Солнца). Все было хорошо.

06.02.14